Фактически, только про одного
ребенка, но очень необычного. Малыш пространно размышляет на философские темы, походя
выдает цитаты на латыни, немецком и французском языках, трепещет в восхищении
от «Улисса» Джойса, утомляет внутренними монологами о политике, даром, что еще
не родился. Да, да, вы не ослышались! До этого знаменательного события еще
целый месяц (или всего лишь месяц, тут как посмотреть). Вот рос бы он себе
спокойно в животике у мамы, готовился к предстоящему появлению на свет,
просвещался интернет-подкастами и прочими мамиными аудио-развивашками про все на свете
без разбора, только вот случилась в его «жизни» одна шекспировская драма.
Шекспира я упомянула не просто так – при написании романа Макьюэн вдохновился
«Гамлетом». Вдохновился и разыграл свою версию «спектакля»: меньше действующих
лиц, их имена созвучны с именами прототипов, по, крайней мере, двух:
Клавдий-Клод, Гертруда-Труди. Века прошли, проблема – та же: Труди (уже будучи беременной
от законного супруга) изменяет своему мужу с его братом Клодом, вместе они
вынашивают «убийственные» планы, а еще не родившийся ребенок становится невольным
свидетелем происходящего. Он возмущен, ненавидит мерзкого и недалекого дядю, его раздирают противоречивые чувства к самому близкому существу – матери – он жаждет
расплаты. Но как? Возможности ограничены. В его власти, разве что,
пофантазировать, чем он, собственно, периодически и занимается.
Жертва заговора – Джон Кейрнкросс
– крупный мужчина, владелец небольшого издательства, поэт-неудачник и тряпка по
своей сути. Посудите сами, как можно пойти на поводу у жены, которая выставила
мужа из собственного фамильного особняка (сильно потрепанного, но особняка) под
предлогом, что ей, видите ли, «пространства» не хватает?
«Рожденный под любезной звездой, всегда готовый сделать приятное, слишком добрый, слишком серьезный, он чужд молчаливой алчности тщеславного поэта».
«… безнравственно с ее стороны требовать, чтобы он жил отдельно, - сейчас, когда мы на третьем триместре. Неужели он так смиренен в своем уничижении? Такой большой мужчина – метр девяносто, я слышал, - великан с густыми черными волосами на могучих руках, глупый великан, если думает, что это правильно – освободить жене «пространство», в котором она якобы нуждается. Пространство! Ей бы сюда зайти, где я палец согнуть не могу…»
Хотя, в седьмой главе Джон удивил
всех. Я бы даже сказала – встряхнул сюжет, согнал сонливость.
Далее, Труди – та самая, ощущающая острый недостаток свободного «пространства». Жена, любовница, убийца и будущая мать. Я не в состоянии ее разгадать. Живет одна, в огромном доме царит разруха и полный срач. Если разруха – следствие времени и недостатка денежных средств, то беспорядок – творение "хозяюшки"-Труди.
«Разруха в доме обсуждается постоянно. Я знаю, что одна петля оторвалась от дверной коробки. Плесневелый грибок превратил архитрав в слежавшийся порошок. Некоторых плиток не хватает, иные треснули – некогда красочный ромбовидный узор георгианской эпохи восстановить невозможно. Эти трещины и лакуны прячутся под пластиковыми пакетами с пустыми бутылками и протухшей пищей. Они валяются под ногами – символы мерзости запустения: детриты пепельниц, бумажные тарелки с отвратными ранами кетчупа, скособочившиеся чайные пакетики, словно мешочки с зерном, припасенные мышами или эльфами. Уборщица уволилась в грустях задолго до моего возникновения. Труди знает, что не дело это для беременной – таскать мусор в урны с тяжелой крышкой. Она вполне могла попросить отца прибраться в холле, но не просит. Домашние обязанности могут перетечь в домашние права. […] Несмотря на жару, я хорошо защищен о вони. Мама жалуется на нее почти каждый день, но вяло. Это лишь один из аспектов домашнего распада».
Кстати, про хозяюшку: не
припоминаю, чтобы Труди даже готовила. Еда из доставки была, описание гниющих
повсюду продуктов – постоянно… Она, вроде, кофе делала – это считается? Вот это
я понимаю – искусство пофигизма. Поразительное безразличие. Зачем живет? О чем
мечтает? Она только бродит по дому как сомнамбула, загорает. Единственное, что
заставляет ее «оживать», проявлять хоть какие-либо эмоции – муж: он неприятный,
раздражающий, чтоб он сдох поскорее! В остальном – амеба амебой. Даже отношение
к собственному ребенку малопонятное: она то и дело балуется винишком, сношается
с Клодом – явно не обременена заботой о здоровье ребенка. Хотя, точно знает,
что надо или не надо делать при внезапных родах и отсутствии какой бы то ни
было профессиональной медицинской помощи. Странный персонаж, блеклый какой-то
(по крайней мере, для меня).
Клод – омерзителен, но понятен. Приземленный,
эгоистичный, меркантильный тип, хочет избавится от брата и продать его дом.
Спит с Труди, но ни о каких высоких чувствах между ними и речи не идет. Причем,
это взаимно.
Мотивы Клода также понятны –
зависть; неприязнь к брату, тянущаяся еще с детских лет; недвижимость, в конце
концов. Но Труди это зачем? Дом? Деньги, вырученные от его продажи? Особой
заинтересованности она не проявляет. Муж ей не нравится, противен? Так пусть
разведется, к чему сразу крайние меры? Черная вдовушка в облике ангела? Или,
может, гормоны пошаливали? Не знаю. Повторюсь: странная и малопонятная дамочка
эта Труди.
В целом, задумка автора интересна. Но, на мой субъективный взгляд, с кучей ляпов: во-первых, Труди – недоработанный персонаж; затем, сам малыш:
-- его рассуждения выходят за рамки
того, что он мог почерпнуть из подкастов матери, хотя автор иногда (=очень
редко) спохватывался и уточнял, что для маленького героя тот или иной момент –
открытие («Благодаря тому, что живот матери
обращен к солнцу, я получаю первое представление о цвете и форме…»);
-- ситуация, когда он понял, что является мальчиком и жутко расстроился, потому что лишен права выбора. – Но, еще в самом начале книги мелкий представлял:
«О том, что мог бы сделать, достигнув своего апогея. Скажем, через двадцать восемь лет. Потертые тугие джинсы, рельефный брюшной пресс, двигаюсь как пантера, временно бессмертен. Везу моего древнего отца в такси из Шордича и, вопреки протестам почтенной Труди, водворяю в его библиотеку и в спальню. Старого выползка-дядю хватаю за шкирку и выбрасываю в забитую листьями сточную канаву на Гамильтон-Террас. Ворчание матери пресекаю небрежным поцелуем в затылок»
– образ явно неженский, правда? (Я не говорю о том, что он говорит о себе в мужском
роде, потому что в английском языке, говоря о себе, сложно определить пол, там глаголы
по родам не склоняются).
Больше похоже на фанфик*, что-то несерьезное, написанное
«по приколу». Уровень, конечно, сильно повыше будет, но все же…
ВЫВОД: читать можно, но автор
совершенно точно НЕ МОЙ. Не заходят мне его сюжеты. Стиль не нравится: вроде
читаешь, очень хорошо написано и вдруг – БАБАХ! – огреет как обухом по голове
какой-нибудь неприятной деталью и продолжает дальше писать, как ни в чем не
бывало. Или, что хуже всего, начинает их смаковать.
«Она осталась у окна, спиной к комнате, лицом к своей части Лондона, к затихающему уличному движению, чириканью птиц, лепешкам летних облаков, хаосу крыш».
– Вот
серьезно? Именно, «ЛЕПЕШКИ» облаков? Можно было бы подумать плохо о
переводчике, но вряд ли дело в этом.
«Я не выживу без нее [матери], без окутывающего взгляда зеленых глаз, чтобы в ответ ему улыбнуться, без ее растроганного голоса, льющего нежности мне в ухо, без прохладных рук, заботливо трогающих мое причинное место».
– А все так хорошо начиналось…
Мама трогает ребенка везде, а выделить нужно было именно причинное место? Что
за неуместная сексуализация? Какими извращенными путями следует поток мысли
автора? (или мой?.. последняя пара прочитанных книг заставляет сомневаться в
здравости и собственного рассудка).
Как-то так у меня вышло с этой
книгой, да и автором в целом.
До следующей встречи с другой книжкой!
Надеюсь, она будет интереснее))
Lee-Ann
Комментариев нет:
Отправить комментарий